Услышь меня, брат!
Киноповесть.
(Из блокнота военкора)
Машину Муслим остановил перед подъемом на перевал. Дорогу преградила груда камней скатившихся, по всей видимости, с небольшой кручи.
- Не повезло, здесь такое здесь бывает постоянно, - чертыхнулся он. – В этих местах боевиков кадыровская милиция гоняет по горам и федералы рейды устраивают... Бывает, что из гранотометов, подствольников пуляют друг в друга. Потому и дороги заваливает.
Мужчины молча смотрели на нагромождение валунов перед капотом. Было понятно, что вручную им, даже втроем, не справиться.
- Тусхарой почти рядом, за перевалом, - Муслим ткнул пальцем в лобовое стекло. - Может, пешком дойдете? А я вас в нижнем селе дождусь. Только если пойдете, обойдите в-о-о-он по той дальней тропе. Выйдет чуть дальше, но гарантированно без неожиданностей. Но очень скоро стемнеет, разведете костер, накроетесь вот этой плащ-палаткой, ближе к утру, часа через три-четыре, как только посветлеет, тронетесь дальше. Надеюсь, что не замерзнете. Или давайте со мной вниз, до утра. А прояснится, вместе и пойдем с этого же места.
Над перевалом клубилась поземка. Погода в горах здесь резко отличалась от равнинной. Если под Шалями было солнечно еще несколько часов назад, то здесь, в каких-то километрах от Тусхароя, природа больше стояла предзимняя. Да и ночь наступала стремительно.
Кулагин и Халид, выйдя из машины, поежились в легких куртках. Но делать нечего, отступать, добравшись почти до конечной цели, было глупо. Да и Кулагин молча покачал головой: готов, мол, хоть один идти. Халид махнул рукой Муслиму: езжай, дойдем.
Тропа уходила по заметенной колее в ближайший ельник. Чуть дальше, извиваясь, уходила по большому кругу в сторону перевала. По ней они и направились. Муслим был прав: через полчаса тропу не видно было даже в трех метрах. Путники на ощупь набрали валежник, сложили костерок, сверху на нависшие ветви накинули плащ-палатку, сели на раскладные стульчики, взятые из багажника автомобиля Муслима. Глядя на огонь, долго молчали. В тишине ночного леса лишь потрескивали ветки в костре.
- Слушай, Володь, я никогда тебя не спрашивал: ты нас, чеченцев, сильно не любишь?
- Вы же не девки, за что любить-то?
- Я обратил внимание у моих за столом: ты как с врагами сидел. Я понимаю, ребенка украли, на деньги попал, бизнес и дом потерял…
- Причем здесь бизнес, деньги, дом! Нас с женой главного в жизни лишили – дочки!
- А у нас что, семьи в войну родных не теряли? Тех же детей, родителей, - возмущенно развел руками Халид. - Ваши солдаты, особенно контрактники, мирных чеченцев тоже не жалели при зачистках сел! И опять же ваш Грачев, министр обороны у Ельцина, погнал танки на Грозный под Новый год, потом федералы с самолетов бомбили аулы…
Повисла тишина: каждый задумался о своем. Звенящая тишина ночного леса, казалось, внимательно вслушивалась в монолог чеченца.
- Война, согласен, всякое бывает, - опять загорячился Халид. - Но я слышал, короче, и такую вещь: озлобленность съедает человека изнутри. И она, эта озлобленность приводит к высокомерию по отношению к другим. Всевышний, великий и милосердный, сказал, что презирающему себе подобных не видать рая. Нам всем, считаю, нужно пройти через искупление прощением.
Кулагин слушал молча. Только курил безостановочно, меняя сигареты одну за другой, бросая окурки в небольшой круг костерка.
- В Коране сказано: вы можете отомстить врагу, но можете его и простить, - Халид, казалось, говорил уже сам с собой. - Понимаешь, брат, это испытание для каждого: насколько мы умеем прощать. В этом заключен, думаю, глубокий смысл: время лечит, все оно расставит на свои места. Нам всем, короче, надо остановиться в какой-то момент. Вот мы, к примеру, можем выстрелить сейчас друг в друга? – Он неожиданно с прищуром поглядел на спутника. - Ты той ночью не раздумывая встрял за меня, хотя и сам пострадал. А когда узнал, что я – чеченец, тут же возненавидел меня. А если бы знал, за кого вступаешься, прошел бы мимо?
(Отрывок из повести уфимского автора)
